Противотанковый еж - привычный обитатель улиц всех советских городов, испытавших войну. Нехитрая конструкция из трех сваренных между собой двухметровых кусков рельсов - изобретение начальника Киевского танкового училища, генерал-майора технических войск Михаила Львовича Горрикера. Этот вид оборонительных заграждений, появившийся на вооружении Красной Армии в самом начале войны, по достоинству оценили и наши, и немцы. Клыки противотанковых ежей с легкостью вспарывали днища тяжелых гитлеровских de panzer.
С июля по октябрь 1941 года московский опытно-сварочный завод «Большевик» и закрытое предприятие № 225 изготовили сотни тысяч стальных ежей. Подступы к столице окутали сплошные линии противотанковых рвов и заградсооружений. Детище генерала Горрикера устанавливали в четыре линии в шахматном порядке, с плотностью в 1200 штук на километр.
К рытью оборонительных рвов и установке противотанковых ежей приказом Государственного Комитета Обороны привлекалось все «незанятое» население миллионного города. Разнарядка на рытье окопов пришла и в радиокомитет.
10 июля человек пятьдесят специалистов московского Радиодома собрались у Пушкина. Из брезентовых мешков из-под почты женщины нашили рукавиц. Завхоз Иван Павлович где-то раздобыл восемьдесят новеньких, в занозах, черенков. Вот только с лопатами возникла проблема - принесли, у кого были, получилось всего 16. Объявили: едем под Тулу, на Бородинское поле.
Со своей лопатой и тормозком (ситный батон, пара банок рыбных консервов) пришел и Левитан. Завидев в толпе радийщиков левитановскую шевелюру, на него буквально накинулся начальник литературного отдела радиокомитета Гусев: «Юра, вас же нет в списках, бронь же на вас спустили!»
«Надо же, бронь спустили», - расстроился Левитан. Хотя он уже знал, что это такое - бронь, но почему-то надеялся, что это слово не будет применимо к нему. Так он стал, как выразилась Ольга Дмитриева, невыездным.
Георгий Стуков
Уже после войны супруга маршала бронетанковых войск Михаила Ефимовича Катукова Екатерина Сергеевна Катукова, работавшая в годы войны во Всесоюзном радиокомитете, напишет в своих мемуарах: «Подъезжая к Москве, мы видели, что окна домов заклеены бумажными крестами... Когда вышли на перрон, вдруг загудела сирена и в репродукторе зазвучал голос Левитана: «Говорит штаб противовоздушной обороны города. Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Голос Левитана звучал сурово. Нас отвели в метро. Первая воздушная тревога в моей жизни длилась 45 минут.
На другой день явилась на службу в радиокомитет. Узнала, что редакция «Последних известий» переведена на военное положение - организован отдел «Последних известий», который подчинен Политуправлению Красной Армии. Я была включена в состав этого отдела.
Столица стала фронтовым городом. В городе введено осадное положение. Развернулась запись добровольцев в коммунистические батальоны. Народное ополчение под Москвой возглавил Георгий Стуков - председатель Всесоюзного радиокомитета при СНК СССР. Очень хорошо помню, как шли наши ополченцы по улицам Москвы. Впереди колонны - Георгий Стуков. А мы стояли на парапете у памятника Пушкину и молча провожали их в бой. Много талантливых людей из народного ополчения погибли. Был убит и Георгий Стуков».
К этому времени в Москве уже был установлен комендантский час. Улицы патрулировались пешими и конными армейскими и милицейскими нарядами. Движение по наиболее важным магистралям, ведущим к Кремлю, ограничили. Улицу Горького в нескольких местах — у Тверской заставы, телеграфа, гостиницы «Советская» - перекрыли железобетонными надолбами и мешками с песком, оставив неширокие, в один ряд, проезды. Москва превращалась в прифронтовой город.
Для оставшихся на вахте в радиокомитете начались дежурства. Сутки у микрофона — полсуток отдых. Левитану и еще нескольким сотрудникам выдали спецпропуска, разрешающие перемещение по московским улицам в любое время дня и ночи.
Но для Левитана «беспрепятственно» на бумаге вовсе не означало, что он мог бродить по городу, где ему вздумается. Возможные маршруты его передвижения по Москве были утверждены: квартира на Горького — радиокомитет в Путинковском переулке — Центральный телеграф - здание на Ильинке, где располагалась еще одна студия - Кремль.
А ему так хотелось попасть к Большому театру. Здесь на всеобщее обозрение выставили обломки немецкого «Юнкерса», сбитого в ночном бою над Москвой. Ю-88 с кодом F6+AK, принадлежавший 122-й разведывательной группе люфтваффе, был сбит 25 июля летчиками 3-го истребительного авиакорпуса около Истры и совершил вынужденную посадку на поляну. Через пять дней его установили на площади Свердлова.
Днями к «Юнкерсу» толпами приходили москвичи, любовались: «Долетался, гад!»
В одну из августовских ночей, закончив программу «В последний час», Юрий вышел из Радиодома в Путинковском, свернул на Большую Дмитровку. И сразу нарвался на патруль. «Стой! Ко мне!» - раздалось грозно. Рука уже привычно нырнула в боковой карман пиджака за пропуском. Вдруг из темной подворотни, опередив Левитана, к старшему патруля выскочила фигура. Он четко услышал: «Пропустите товарища. Он с нами». «Мои», - понял Левитан, еще не успевший привыкнуть к тому, что всюду, где бы он не находился, его охраняли как минимум двое.
Двое из подворотни подошли к замершему диктору. «Товарищ Левитан, старший лейтенант Госбезопасности Кравцов, лейтенант Синицын. Вам домой?».
«Мне на Свердлова». «Зачем?» «Да понимаете...». «Идемте, мы проводим».
Стоя перед поверженным остовом немецкого бомбардировщика, глядя в предутреннее небо, где, как клецки в супе, висели колбасы заградительных аэростатов, Левитан понял, что этот город немцам не победить.
В первые два месяца войны немецкая авиация целенаправленно пыталась уничтожить московские станции радиовещания. В августе сорок первого начался демонтаж всех подмосковных радиовышек, которые немцы научились использовать как приводные маяки для самолетов. В любую погоду, даже ночью, можно было по ним найти Москву, чтобы начать бомбардировку. Вести вещание из столицы к этому времени стало технически невозможно.
Но Москва не должна оставаться без голоса.
Было принято решение: основной состав дикторов Совинформбюро отправить в Куйбышев, а Юрия Левитана - в Свердловск.
С падением наших больших городов в европейской части радиостанция РВ-5 имени Свердлова на Урале оказалась наиболее мощной. Именно сюда по подземному кабелю из эфирной студии на улице Радищева № 2 передавался левитановский бас, который нельзя было спутать ни с кем. Сигнал из Свердловска ретранслировался десятками радиостанций по всей стране. Чтобы его не запеленговали немцы, сразу в нескольких российских городах включались станции-ретрансляторы, которые выполняли отвлекающие функции. Так что узнать, откуда все-таки вещал зашифрованный Левитан, фашистам не удалось.
Решение откомандировать его в Свердловск было принято на самом верху: голос Левитана должен звучать, несмотря ни на что.
На сборы дали два часа. Он едва успел проститься с женой и дочерью, как к подъезду подкатила эмка и в дверь позвонили.
Уехал с одним чемоданом - пообещали, что ненадолго. Особист радиокомитета Н. П. Старовольский сказал твердо: «Ваша семья приедет к вам через месяц. Не переживайте, жена, дочь ни в чем нуждаться не будут. Родным ничего не говорите - куда едете, зачем, на сколько. Сможете им звонить, когда возникнет необходимость. Сможете писать. Адрес на конвертах будет, естественно, московский. Обо всех контактах с родственниками, письменных и по телефону, будет доложено».
Старовольский помолчал, закурил папиросу. Взглянул на Левитана: «Юрий Борисович, так надо, поверьте».
Разве мог знать Юрий, что его уральская командировка затянется на полтора года?
25 августа 1941 года
«Мамочка, милая моя, родная, здравствуйте!
Простите, что долго, кажется, месяц, не писал вам. За этот месяц так много произошло. Так много, что не укладывается в голове. Война так сильно и страшно помешала нам всем, что мне до сих пор кажется, что я сплю и вижу дурной сон, мечтаю проснуться — и не могу (здесь и далее несколько строк вымараны цензурой ).
Каждое утро я просыпаюсь с мыслью о вас, мои родные. Как вы там живете-поживаете?
Мне так жаль, что не успел вас привезти в Москву. Я так надеялся, что вы побудете рядом с нами, со мной и Раей, хотя бы это лето. Я уже начал подыскивать квартиру побольше, да и на работе обещали помочь с жильем. Мое начальство - помните, я писал вам о моем начальнике (вымарано цензурой) - в курсе моих намерений перевезти вас в столицу, планировали было к сентябрю выделить мне уже две комнаты. Но война все переменила. Скорее бы все это кончилось, но, кажется (вымарано цензурой ).
Раечка с Ниночкой живы-здоровы. Ниночка уже уверенно ходит, все время просится гулять. На руках не любит быть совершенно! Непоседа растет, не знаю и в кого, не в меня ли? После того как вы ее повидали в апреле, она так выросла, уже много слов говорит.
Мне так нравится, как она протяжно и очень-очень нежно выводит, словно бы поет: «Па-а-а-па...»
(Зачеркнуто) Я работаю все там же. Работа нравится, вы, должно быть, знаете, как. Мама, прошу вас, вы там особо не рассказывайте никому, что ваш сын (вымарано цензурой).
Мама, хватает ли вам питания? Получили ли июньскую посылку? Простите, что выслал так немного, но кто же знал, что так случится. Почта работает все хуже, мне там сказали, что, наверное, с конца августа посылки вообще ограничат - у них не хватает людей. Но я буду стараться передать вам немного продуктов через знакомых, кто поедет во Владимир.
Живу с мыслью, что рад тому, что наш город все еще далеко от войны. Очень хочу надеяться, что так и будет, что скоро мы разобьем фашистов и отбросим их от Москвы. И тогда мы с вами, родная моя мамочка, обязательно встретимся.
Обнимаю всех-всех, крепко-крепко. Пишите мне чаще, так часто, как только сможете! Если б вы знали, как много значат для меня ваши письма.
Ваш любящий сын Юрий.
Коридоры в Свердловском радиокомитете недлинные. И все же, приближаясь к студии, он убыстрял шаг. Не для того чтобы сэкономить минуту-другую. А просто по привычке. Он предпочитал ходить быстро там, где это было возможно. У Левитана была прелюбопытная манера двигаться: тело перемещалось пружинисто и по-аристократически прямо, а голова уходила вперед, словно пробивая дорогу остальным частям существа. Его фигура не имела ничего общего с тем образом, который представлялся большинству слушателей, - мощного богатыря с громовым голосом и габаритами не меньше, чем у известного киноактера Бориса Андреева. Юрий, скорее всего, разочаровал бы своим видом почитателей: худой, длинный, немного сутулившийся. Но узнав его настоящего, наверняка простили бы ему и худобу, и неизменные очки. За неповторимый бархат левитановской интонации, которую невозможно определить точной формулой. Во всяком случае, не за особую громкость и басовитость его обожали. Было в голосе нечто, от чего деревенские мужики и бабы, даже когда он читал многочасовые доклады партийных бонз, плакали, сами не понимая почему.
Левитан любил эти последние минуты перед эфиром. Когда можно, взяв сводку, успеть пробежать ее глазами, пометить синим сложные и незнакомые слова, красным — те места, где надо повысить голос. Два остро заточенных карандаша, красный и синий привычно вынимались из нагрудного кармана пиджака. Часто ли он ими пользовался? Нет, пожалуй что. Постоянно носить с собой красный и синий «Сакко и Ванцетти» позволяли себе только двое из радиокомитета. Главный начальник Совинформбюро Александр Сергеевич Щербаков и Левитан. Первый - по сложившемуся у многих ответлиц стремлению даже в мелочах копировать привычки и повадки Сталина. Левитан - потому, что так повелось с 1939 года. Страна отмечала пятнадцатилетие массового советского радиовещания. Были оглашены приветствия от ЦК ВКП(б), СНК СССР. Вручили почетные грамоты. Сталин же прислал в Московский дом радио коробку тяжелых многогранников «Сакко и Ванцетти». Красных и синих. Со словами: «Передайте Левитану».
В окружении взвода солдат
«Говорит Москва! Передаем сигналы точного времени...»
Точное время, сигналы которого тоже передавались в радиоэфир, в то время показывали не Кремлевские куранты. Часы, по которым жил весь Советский Союз, висели в том же свердловском подвале над микрофоном. Но Левитан больше доверял своим ручным часам - прекрасный хронометр фирмы «Лонжин», подаренный ему военным командованием. Он не перевел стрелки, и они по-прежнему показывали точное московское время. Знать об этом граждане СССР не должны. Заметнее для всех стал только еще больший металл в голосе Левитана.
Хотя физических сил на это порой почти не оставалось. Когда обнаруживалось, что в шкафчике в казенной каморке шаром покати, просил Майечку, дочурку своей свердловской коллеги диктора Панфиловой, отоварить заодно с мамиными его карточки. Девочка прилежно выполняла поручения дяди Юры. И неизменно получала в знак благодарности весь положенный ему в пайке рафинад.
К тыловому продуктовому набору совслужащего - крупа, завертка чая, вобла, комбижир - Левитану, приравненному к фронтовому летчику, причиталась еще маленькая шоколадка. Это лакомство тоже переходило к детворе местных радийщиков. Те же, зная, что Юрий в делах кухонных совсем не «Левитан», подкармливали его, чем могли. Не часто, но обнаруживал перед собой кастрюльку с домашним варевом. В остальных случаях обходился стаканом холодного чая. Кипяток остывал прежде, чем он мог оторваться от микрофона.
Когда «заключение» становилось невмоготу, стремился хоть на час вырваться наружу.
Но и в Свердловске он не принадлежал сам себе. Странное это было зрелище: худой штатский мужчина в незамысловатом пальтеце и подшитых валенках как-то неловко шествовал в окружении десятка солдат. Охраняли его крепко, а вот обувка подкачала, потому и простывал часто.
Это совсем не те валенки, что подшивал ему отец - лучший портной во Владимире. К Борису Семеновичу всегда стояла очередь из чиновников, городовых и пожарных. Он шил мундиры в рассрочку и недорого, а сидели, как влитые. Это уже потом везде будут писать, что великий советский диктор родился в семье рабочего, — профессия портного показалась партруководителям недостаточно «пролетарской».