С ночи разболелось горло. Лежа на узкой жесткой койке, он попытался сделать несколько дыхательных упражнений, каким научил его великий Качалов. Не помогло. В темноте разжег керосинку, глотнул кипятка. И вышел на порог в холодное утро. На крыльце тут же зашевелился прятавшийся в шинель боец. Под ушанкой невозможно разглядеть его лица. Да и менялись они часто. В Москве он знал своих охранников даже по именам. Эти молодые уральцы подолгу возле него не задерживались. Чуть ли не ежедневно их отправляли на фронт.
Угостил парнишку папиросой. Сам глубоко затянулся. Морозный воздух резанул по связкам. А их надо беречь. Вернулся в нетопленное помещение, открыл потайную дверь, из своей подвальной «светелки» без окна поднялся в радиорубку.
Сел к микрофону. Стол был пуст. Взглянул на висящие напротив часы - в Свердловске без двух восемь. Наконец еще через минуту запыхавшийся связист принес испещренный помарками и поправками текст. Пора.
«Внимание! Говорит Москва!» Знакомый голос, размноженный тысячами ретрансляторов, ждали в каждом доме, в каждом окопе, в Кремле и на дальних полустанках. Как обычно, в шесть утра по московскому времени, Левитан начал разговор со страной.
Сводка от Советского информбюро и на этот раз была неутешительной. Положение на Западном фронте ухудшается... Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты... На одном участке прорвали нашу оборону... Немцы рвутся к Москве... Комок сжал горло отнюдь не от простуды.
Но голос Юрия Левитана не должен дрогнуть. Это его единственное оружие. Оно должно выстрелить. Без паники и смятения прочитаны первые тяжелые абзацы. И вот уже следующее сообщение: «Советские войска уничтожили семь танков!» Хотя их там сотни. «Сбили девять немецких самолетов!» Хотя их налетело тысячи. Но эти цифры про наших произносятся так, как бьют наши снаряды. Кажется, что сожжены не семь, а семьдесят немецких танков. Сбиты не девать, а девяносто самолетов фашистов.
И как бы ни страдали советские граждане - на передовой и в глубоком тылу, - Левитан помогает обрести надежду. Он единственный, кого они слышат в этот трудный час.
Не надо им знать, что Левитана нет в Москве.
Никакого специального письменного распоряжения на этот счет намеренно не сделали. Было строго засекречено, что передачи велись не из Москвы. Не дай Бог, кому-то попадется на глаза приказ, это был бы колоссальный моральный удар по войскам. Его голос должен прибавлять им силы, а не убавлять их. Он должен заставить забыть об усталости, о ранах, о боли. Наконец, он должен вселять ненависть, священную ненависть к врагу и жажду борьбы до последней капли крови. Левитану предстояло выполнить в этой войне ту неведомую прежде работу, которую не смог бы сделать ни один военный, вплоть до Верховного Главнокомандующего. Он стал не просто главным диктором Московского радио - но большой государственной ценностью.
Вслед за сокровищами Эрмитажа главного диктора Всесоюзного радио уже в августе 1941 года эвакуировали в тыловой Свердловск. Отныне местопребывание Юрия Левитана было военной тайной. Знали ее только партийная верхушка да несколько коллег- радийщиков, которым запретили болтать под страхом трибунала.
Что за загадочный сосед поселился в подвале радиокомитета, большинство его сотрудников даже не догадывалось. Этот двухэтажный особняк на углу улиц Радищева и 8 Марта, точнее, комнатка два на три метра, где раньше размещались усилители радиовещательного центра, стали ему прибежищем на два с лишним военных года.
Маршрут «дом — работа» сократился до минимума. Даже за хлебом разрешали выходить только в сопровождении чуть ли не вооруженного взвода. Да и некогда было стоять в очередях.
Приказы Верховного Главнокомандующего имел право читать только Левитан.
Сводки Совинформбюро - обязательный первый материал в выпуске новостей, где нельзя поменять ни слова, в Москве читали по очереди дежурившие мужчины-дикторы. Здесь их озвучивал только Левитан.
Информация для радиовыпусков в Свердловск поступала по ВЧ. Кроме черного телефона правительственной связи, был еще белый телефон - по нему Левитану могли напрямую позвонить из Кремля.
«Нас разбудили, нам объявили...»
Война для него началась тоже с телефонного звонка.
Это было редкое воскресное утро, когда Левитан оказался свободен от ночных дежурств. И вдруг тревожный голос в трубке: «Немедленно приезжайте на работу». Что там могло стрястись? Задавать вопросы такого рода не полагалось даже в мирное время. Он выскочил из подъезда, едва успев сменить домашние тапочки, благо, что от дома на улице Горького до Радиокомитета было 15 минут ходу. На этот раз он промчался еще быстрее. Поразили лица находившихся на работе в ту июньскую ночь сорок первого года сослуживцев - растерянные, мрачные. Кто-то из женщин причитал, словно молился. О нарушении Государственной границы и бомбежке наших городов сообщения корреспондентов из приграничных районов они получили раньше всех. Не хотелось верить. Такое ощущение, будто обрушилось небо. А небо, как назло, в это июньское утро было роскошно безоблачно-голубое. Но в воздухе уже висело слово «война». Хотя до 12 часов дня передачи шли без всяких изменений, по заранее составленной программе, и меру опасности до конца еще не осознавали. Она стала явственнее, когда в полдень разнесся слух - Молотов приехал.
Дикторы, техники, режиссеры собрались в соседней студии и через разделявшее стекло смотрели на наркома иностранных дел, который озвучил историческое заявление Советского правительства:
«Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну...»
Затем этот текст через каждый час девять раз за день повторил Левитан.
Почему-то потом в своих мемуарах и Жуков, и Рокоссовский, и другие маршалы написали, что о начале войны объявил Юрий Левитан, не упомянув Вячеслава Молотова.
По прошествии лет тридцати кто-то из коллег его спросил: «Как же так, Юрий Борисович, вы же лучше других знаете, что не объявляли войну?» Он только пожал плечами в ответ: «Знаю. Но что же мне теперь давать публичное опровержение?!» Так это первенство за Левитаном и осталось.
Третий день войны Левитан начал словами «От Советского информбюро...»
Первое военное лето для советского командования выдалось аховое. Отступление за отступлением. Сданы Вильнюс, Минск, Львов, Киев, Смоленск. За первые недели блицкрига немцы захватили больше половины европейской части СССР, всю Прибалтику, Белоруссию, почти всю Украину. Обстреливали Ленинград. Нацелились на Кавказ. Немецкие крейсеры появились в Финском заливе и в территориальных водах СССР в Заполярье.
К 22 июня фашистская Германия сосредоточила у советских границ 163 дивизии. До этого времени ни одна армия мира не имела такого численного и боевого состава, танков, самолетов, артиллерии, какой был у немцев к началу нападения на СССР. Ни одна армия мира не смогла на тот момент выдержать сокрушительный удар этой бронированной и механизированной армады.
Наши потери в первые три недели войны были ужасающими. К середине июля 41-го 28 советских дивизий уничтожено полностью, 72 - наполовину. Убиты полмиллиона, попали в плен более 350 тысяч красноармейцев. Мы потеряли более 6000 танков, свыше 9000 орудий, около 12 000 минометов. В первый же день, 22 июня, военно-воздушный флот лишился свыше 1200 самолетов.
Эти 100 советских дивизий - 17 армий! - и стали той неизбежной жертвой, принесенной СССР в первые недели войны. Не бесполезной: в изнурительных боях с передовыми частями Красной Армии перемалывались самые боеспособные соединения вермахта.
«Блицкриг». В нем слышалось клацанье затвора винтовки. План «Барбаросса» предусматривал взятие Москвы максимум через три месяца после начала Восточной кампании. До наступления холодов. От замыслов Гитлера мороз шел по коже.
Чрезвычайность ситуации требовала особых мер. Из Ставки раздавались раздраженные и жесткие ЦУ: никаких упаднических настроений. Надо убеждать население, что неудачи Красной Армии носят временный характер.
Уже 23 июня Главное управление политической пропаганды Красной Армии подготовило директивы, которыми военной прессе отводилась особая роль, — показывать примеры массового и личного героизма советских солдат и офицеров, воинского искусства командиров, достижения тружеников тыла.
Секретарь ЦК и по совместительству глава СИБа Александр Щербаков старался вовсю. Небольшой отрывок из сообщения Совинформбюро от 22 августа 1941 года: «Только за последние три недели наши войска разгромили 3-ю, 4-ю, 7-ю, 10-ю, 11-ю, 12-ю, 13-ю, 14-ю, 16-ю, 18-ю, 19-ю, 20-ю танковые дивизии противника...»
Учитывая, что на советско-германском фронте в 1941 году действовало 19 германских танковых дивизий и принимая во внимание, что в другие недели германские танковые дивизии тоже несли потери, следует безоговорочно признать, что танковых войск (если верить Щербакову) у Гитлера к концу августа 41-го года не осталось вовсе.
Между тем немцы рвались к столице.
Потом военные историки скажут, что у Гитлера не было достаточно сил, вооружения и горючего для механизированных дивизий и самолетов. Стратеги германского генерального штаба катастрофически ошиблись в расчетах. Они не учли, что Москва далеко не Париж. Что прогулки по Красной площади не получится. Что начиная от Марьиной рощи до подмосковной Коломны самые обычные люди неожиданно даже для самих себя проявят беспримерную стойкость в неприятии фашизма.
Москва готовилась к осадному положению.
Дикторская группа тоже встала на свою круглосуточную вахту. Их прифронтовая полоса пролегла через эфир, обращенный к согражданам, переживающим трагедию войны, и к каждому отдельному человеку, переживающему личную драму и утрату. Сухие сводки, официальные приказы, звучавшие по радио, превратились в главный источник для осмысления происходящего с ними. Было понятно всем: нужны большие жертвы и большое мужество.
Свободные от смены сотрудники Радиокомитета не расходились по домам, а оставались по соседству с дикторской, чтобы услышать последние новости.
Люди на московских улицах замирали у громкоговорителей: что сегодня «сдаст» Левитан?
Левитан одинаково со всеми горевал, отчаивался, ненавидел. Но нашел свой, особый метод чтения сводок с фронта военных действий. Его голос как бы начал жить отдельной, независимой от чувств и эмоционального состояния своего владельца жизнью. В нужные миги самостоятельно находил ту высоту, за которой переставал становиться голосом одного человека. Левитану казалось, что он зачитывает сводки с фронтов обычно и буднично, надеясь спрятать за спокойной интонацией трагичность каждой прочитанной строки. Но как-то раз неожиданно увидел, как его любимица и хохотушка Олечка Дмитриева вытирает слезы.
Она совершенно не умела быть серьезной. Даже когда говорила: «Предлагаем вашему вниманию... Реквием Моцарта!»
Левитан разглядел ее в 39-м среди соискательниц. Шел очередной набор на Всесоюзное радио. Дикторы Юрий Левитан и Владимир Герцик, хотя тоже еще очень молодые, но уже вполне статусные профи, на правах хозяев встречали новичков в холле. Эта совсем юная девчушка, беззвучно шевелящая губами, прижалась к колонне так, что, казалось, никакой силой невозможно ее отлепить.
Ну а дальше все было так, как потом показали в фильме «Приходите завтра». Только героиня мечтала стать певицей, а задуривших ей голову молодых мэтров, представившихся Станиславским и Немировичем-Данченко, разыграли Ширвиндт и Белов. В действительности молодые люди повели себя не столь жестоко. Юрий Левитан, став серьезным, сунул ей в руки свежую газету, где предусмотрительно расставил нужные значки и ударения в подвальной статье. Бегло прочитал ее сам, затем заставил Ольгу повторить за ним несколько раз и, наконец, подтолкнул в дверь, за которой расположилась приемная комиссия. Она вошла в студию, ни на что не надеясь. Но успешно прошла все три тура, получив вердикт: «Зачислить. Отличное звучание, правильная русская московская речь».
Уже 22 июня по столичной радиосети был передан приказ № 1. В нем предусматривались немедленная светомаскировка предприятий, транспорта, домов и улиц, приведение в боевую готовность бомбоубежищ, метрополитена и служб МПВО.
Встал вопрос о возможности маскировки Кремля и прилегающих к нему территорий и зданий. В записке заместителю председателя СНК СССР Л. П. Берия комендант Московского Кремля Н. К. Спиридонов отмечал, что маскировка объекта может усложнить для противника поиск Кремля на фоне Москвы и снизит возможность прицельного бомбометания по отдельным зданиям Кремля.
23 июня 1941 года приказом коменданта Московского Кремля «О недочетах светомаскировки в Кремле» предписывалось принять строжайшие меры к полному затемнению занимаемых помещений. Передвигаться на автомобилях по Кремлю в ночное время разрешалось со скоростью не выше 5 км/ч с потушенными или затемненными фарами. Для ориентировки шоферов в темное время суток были нарисованы белые полосы в арках Спасских, Боровицких и Арсенальных ворот. Личному составу комендантских нарядов предписывалось следить за соблюдением правил светомаскировки и немедленно пресекать нарушения.
В Радиодоме, как ни искал завхоз, не нашлось не то что черных портьер, даже нужного количества темной плотной бумаги. Окна изнутри заклеили картонками старых скоросшивателей, свалив оттуда документы на пол.
В московских домах тоже не было специальных материалов для маскировки. В дело пошли зимние пальто, фуфайки, одеяла.
Голова Пушкина едва выглядывала из мешков с песком. Так же были упрятаны Гоголь, Тургенев, Юрий Долгорукий. В «оборонные» объекты были занесены памятники и музеи. Большой театр и Мавзолей превратили в нагромождение маленьких домов. Десятки зданий нарисовали на асфальте Манежной. Крыша Оружейной палаты «проросла» зелеными деревьями. Золото куполов Ивана Великого и других соборов закрасили черным. Рубиновые звезды затянули брезентом. На стенах Кремля появились жилые окна. Отводной канал прикрыли фанерными щитами.
Декораторы перекроили карту столицы. С воздуха Москва стала неузнаваемой. До такой степени, что однажды немецкий самолет-разведчик долго кружил над Болотной площадью, в трехстах метрах от Боровицкой башни. Летчик обстрелял прохожих и удалился восвояси, так и не обнаружив Кремля!
Немецкие асы были одурачены десятками «плюшевых» фабрик, фанерных лже-аэродромов и других «ориентиров», сооруженных в считанные дни. Таким способом удалось сохранить реальные военные арсеналы Москвы. Декорации оттянули на себя 687 фугасов.
Летчики Геринга учли ошибки и применили новую тактику, швыряя с высоты 7000 метров зажигательные бомбы. Москва на две трети была деревянной. Но дежурившие круглосуточно на чердаках и крышах добровольцы-горожане - мужчины, женщины, подростки - не давали разгореться большим пожарам!