Оказывается, человек может привыкнуть ко всякому. Например, к тому, что есть будни войны. Днем 5 августа 1943-го Левитан прочел две сводки Совинформбюро. Одну о тяжелых, без успеха, боях у деревни Змиевка под Орлом, Центральный фронт. Вторую, кажется, с Первого Белорусского. Тоже ничего утешительного: враг разбомбил понтонную переправу, наши потери составили...
И все же работалось как-то особенно. Наверное, было предчувствие. Чего?
Случилась часовая пауза. Домой не пошел, прилег тут же, на комитетском диванчике под фикусом. В сгустившемся сумраке стук в дверь прозвучал оглушительно. «Юрий Борисович, вам надо читать. Ждут!»
Торопясь, закрыл за собой дверь комнаты отдыха. Выбежал в коридор. Навстречу посыльный в погонах подполковника. «Срочно. Секретно. В аппаратную. Эфир в 21:30».
Оставалось полторы минуты. Включил микрофон, уселся на металлический вращающийся табурет. Взломал сургуч. Бросил взгляд на текст, успев мысленно отметить блеклую красную полосу, по диагонали прочертившую весь лист плотной бумаги, и лиловые литеры в левом верхнем углу: «ДСП. Вх. № 004/05/08/43 СВГ». Для служебного пользования. Ставка Верховного Главнокомандующего. Документ № 4 от 5 августа.
Как обычно, начал сдержанно. «Говорит Москва. Приказ...».
Подумалось: что это за приказ, о чем? Начал растягивать слова, стараясь держать привычный темп. Скользнул глазами по верхнему абзацу, и вдруг...
Едва не сорвался голос. Ухватился за фразу: освободили Орел, Белгород!
Рванул ворот рубахи, посыпались пуговицы. Жадно хлебнул воздуха - где ж его взять, аппаратная полна народу, тенями застыли вдоль стен, ждут, ловят слова. Увидел блеск многих глаз. Женское чье-то: «Ой!»
Дальше он читал, уже не сдерживаясь, чеканя, смакуя каждый звук. Читал так, как не читал еще никогда в жизни.
«...Сегодня, 5 августа... овладели городом Орел! Сегодня же... городом Белгород!»
Получилось: «Городом Оооо-ррр-ёоооллл!» «Городом Бе-ллл-го-рродд!»
Что-то происходило с ним. Что-то очень высокое, торжественное. Салютное!
Всего секунд пять длилась студийная тишина. Потом взорвалась.
Обернулся на голоса: узкий дверной проем заполонили коллеги, обступили, хлопают по плечам, смеются, плачут.
«Юрий Борисович! Юрка! Юрочка!»
А он никак не мог оторваться от табурета. Мыслями был еще там - на Курской дуге, вместе с победителями. Будто бы еще гремели в этой маленькой студии раскаты орудий.
«Салют сегодня будет! - сам себе повторил Левитан, с недоумением рассматривая невесть откуда взявшиеся в руках половинки толстого “Сакко и Ванцетти”. - Красивая будет там ночь».
А ночи над Москвой уже нет: небо расцветили всполохи сигнальных ракет и прожекторов, следы трассеров.
Диктор Лида Черных, которой надо было срочно сбить текст для утренних новостей, в растерянности подошла к все еще отрешенному Левитану:
Юрий Борисыч, как все-таки правильно — салютовАть или салЮтовать?
Дело в том, что той же ночью редактор-контролер Буслаев, известный своим буквоедством, заметил, что Левитан в этом слове неправильно поставил ударение, мол, он с тремя словарями сверялся.
СалютовАть! - моментально решил Левитан. И для большей убедительности пояснил:
Ударение на последнем слоге делает слово короче, а произношение торжественнее.
Хотя суть была, конечно, не в аргументах. А в том безошибочном чувстве языка, которое подсказало не книжное, но истинное ударение в прежде не произносимом по радио слове.
С того августа 1943 года новенький глагол звучал только по-левитановски. К «трубе» и ЮрБору гораздые на прозвища радийщики добавили: Юрий Салютан. А по окопам Великой Отечественной пошел гулять анекдот: у Сталина спрашивают: «Иосиф Виссарионович, когда война закончится?». «А вот когда Левитан объявит - тогда и закончится!»
Наши войска шли вперед. И все новые читались приказы о салютах в их честь.
Сначала звучал приказ, затем следовал салют. Но один случай изменил привычный порядок. ЮрБор зачитывал очередной салютный приказ. Вдруг в студию на цыпочках проскользнул председатель Радиокомитета - ясно, что прецедент из ряда вон. Юрий дочитал, выключил микрофон, снял очки и вопросительно посмотрел на начальника. Тот скороговоркой заявляет: «Читайте все сначала. Конева забыли указать. Салют задержат».
Левитан недоуменно открыл уже отложенную в сторону микрофонную папку и вернулся к только что оконченному мажору: «Командующему 1-м Украинским фронтом... Коневу...» На каком этапе Конев «выпал», сказать трудно. Он сам лично звонил генералу армии Штеменко, который готовил приказы на подпись Главнокомандующему, и сообщил об освобождении крупного пункта. Тут же было дано распоряжение в 23:00 произвести салют и доложено об этом Сталину. «Что ж, послушаем», - сказал Верховный и включил неказистый круглый динамик на своем столе. Он заранее предвкушал левитановские интонации. Сталин готов был вслушиваться в его голос часами. Особенно если Левитан не сообщал ничего дурного. Но на этот раз диктор так и не сказал, в чью честь салютовать. Сталин не поверил своим ушам: «Неужели Левитан пропустил командующего?»
«Что за безымянный приказ? Дайте мне текст», - страшно рассердился он. И увидев, что там фамилия Конева отсутствует, тут же распорядился: «Остановить передачу!»
После звонка из Кремля ошибку молниеносно исправили. Конев, тоже слышавший повтор, ничего не заподозрил и был вполне удовлетворен, что и про него сказал сам Левитан. Он, как и все на фронте, высоко ценил диктора и не уставал повторять: «Голос Левитана стоит трех дивизий».
А на следующий день прислали очередной салютный приказ. На нем Сталин собственноручно завизировал: «Приказы о салютах читать не один, а два раза подряд». Так и повелось. Даже благодарственные письма стали приходить в Радиокомитет: «Уважаемый Юрий Борисович! Спасибо, что читаете приказы дважды. Они нас настраивают на наступление».
Но так же, как и его слушатели, Левитан с нетерпением ждал, когда доведется причитать самый главный приказ - о конце войны.